Довлатов, Гоген, Нефёдов? (О книге прозы известного челябинского художника)
Около года назад в одном небольшом челябинском издательстве вышла книга рассказов Сергея Нефёдова «Лунная походка». И, как водится в наше заполошное, суетное время, практически не обратила на себя внимания. Это и понятно. Нет в книге ни жареных фактов, ни приковывающего к себе внимание детективно-сентиментально-мистического сюжета. Взгляду, привыкшему к клубнично-острому вкусу, и зацепиться-то не за что. Никто здесь не «охотится» на читателя, не стремится завладеть его вниманием, обаять или обольстить. Книга явно «не из нашего времени». Из какого же? Из времени большой литературы, большого стиля, из времени «вечных сюжетов», «вечных ценностей».
Вообще-то Сергей Нефёдов – известный в Челябинске художник. Но известность его – сродни известности какого-нибудь Тома Сойера, Гека Финна, или, если угодно, Пикассо и Модильяни. В свои пятьдесят с хвостиком он остается человеком, взирающим на мир глазами ребенка. Тот, кто видел его живопись, вряд ли захочет это оспорить. Мир на его картинах светится волшебным светом новизны и тайны. Это неустойчивый, текучий, постоянно меняющийся, но неизменно праздничный мир, краски которого – краски детства. Именно краски, их экспрессия, а не сюжет, составляют его основу.
Такова же в каком-то смысле и проза Нефёдова. В книге собраны его рассказы и миниатюры, создававшиеся на протяжении не одного десятилетия. Конечно, в его рассказах есть сюжет, в его миниатюрах – интрига, но всё же слово, которое должно было бы стоять ключевым подзаголовком на титульной странице, это – «Исповедь». Исповедь перед собой, исповедь перед лицом Высшего, перед лицом Смерти.
Современный человек живет так, словно он бессмертен. Ему просто некогда думать «непозитивно». Культ «позитивности» превратил и саму смерть – в игрушку, которой весело жонглируют новоявленные «мастера прозы», а ля Маринина, Акунин и т.д. Нефёдов не играет в смерть. Он в своих рассказах именно-таки пытается всмотреться в Нее, приблизиться к ней, увидеть себя и жизнь свою как бы в последний раз, словно бы с последнего порога. С последней искренностью, с последней страстностью, нежностью и отрешенным простодушием.
Вот что пишет в послесловии к «Лунной походке» ее составитель Николай Болдырев (человек, без участия которого книга, скорее всего, не увидела бы свет):
«Рассказы Нефедова … не литература, то есть не то, что сочиняется и красиво упаковывается, дабы затем быть так или иначе проданной; нет, это скорее исповедь – исповедь человека, который видит и с ужасом чувствует тщету прожитой жизни, тщету наивных ожиданий, которыми мы были преисполнены в детстве и в юности. И вот в ночных порывах, раз за разом, он пытается, внимательнейше перетряхнув, пересмотрев всю свою жизнь, найти в ней не просто мед, тот, что пчела приносит в свой улей из инстинкта, данного ей природой, но и смысл.
Книга полна стонов и воплей и нежного шепота, самообвинений и самоиронии, ни в одном грамме, ни в одной ноте нет показной доверительности; никогда котурнов, никогда позирования: все из полноты осознавания того факта, что победить в жизни невозможно. Можно лишь, преодолевая все немощи физические и душевные, выстоять, то есть отстоять свою подлинность...»
В сущности, проза Нефёдова – это поэтическая проза. Это видно и по ритмам ее, и по исповедальности, и по реминисценциям и отсылам. В цепочке традиции, которую продолжает Сергей, «Песнь Песней» и «Экклезиаст», Бунин и Гофман, Саша Соколов, Сергей Довлатов и Веничка Ерофеев. И не важно, что прозе Нефёдова не грозит «всероссийская известность». Таково уж устройство сегодняшнего мира. Однако она согревает сердца некоторых, кому повезло с ней соприкоснуться. Она, несомненно, стала великим «внутренним деланием» для самого автора. Ибо, как это происходит всегда с настоящим творчеством, создавая свои тексты, автор создавал и самого себя. Себя с большой буквы. Того себя, которого не может победить Смерть. Того себя, который превыше тленья.
Завершая представление книги, хочется предложить читателю несколько миниатюр из нее. Заказать книгу можно, позвонив по телефонам (8 351) 262 39 98, 8 904 812 18 07 или написав на электронный адрес: igor_rozin@yahoo.com
Сергей Нефёдов. Из книги «Лунная походка»
Глиняные свистульки
Глиняные свистульки, в силу ли своей дикой безвкусицы, вовсе исчезли из нашего поля зрения. А когда-то они были несбыточной мечтой. Как я завидовал бойкому мальчику, обменявшему ворох тряпья на свистульку и самозабвенно свистевшему, зажимавшему то одну дырку на птичке, в чей хвост надо было дуть, то другую. Мальчику, стоявшему неподалеку от голубого обшарпанного фургона ремошника…
Это мое: глазурованная коричневая птичка-свистулька; дед, потерявший шапку, которую мы нашли, а в ней оказались птенцы; жестяные крашеные игрушки; банки из-под конфет… Все это личное, и это ключ к дверям, ведущим в волшебный город. Город дураков. И детей.
Езда во время дождя
Чего мне не хватает, я это обрету. Но только не здесь, не сейчас, а где-нибудь и потом. Потом. Пройдет какое-то время.
Как тащат по асфальту что-то скрежещущее и издающее свирепый шум и грохот, и надо переждать, чтобы вернулась тишина. Оказывается, нет ничего лучше простой тишины догнивающего дня, скрипучих досок, воняющей хлоркой воды. В конце концов, и одной лампочки хватит, попользовался туалетом и выверни. Как звучит твой голос в пустой квартире? Я не собираюсь отвечать. Чего ты хочешь, о чем мечтаешь? Мечтаю о прошлом, хочу ничего не хотеть.
Я любил гонять во время дождя по лужам на моем легком спортивном велосипеде. Струи бегут по лицу и за шиворот, а ты жмешь на педали, сливаясь с дождем. Всё в воде и брызгах. И солнце из-за туч, асфальт как паркет сияет. Сверху от парка весь город как на ладони. Мой Толедо. Величественные облака медленно выстраиваются. Вымытые дома, улицы, окна, подъезды, скверы, сирени и духовые оркестры. Раз, два, три, начали!
Внутренний простор
Еще нельзя потрогать, еще невозможно убедиться, но зреет зерно замысла, пощелкивает где-то в глубине внутренней тайной силой. Будь осмотрителен, не рассыпь по дороге. И я бережно несу, стараясь не расплескать. Жаль, нет способа, чтоб это вылилось в четкую форму. Что поделаешь, это не относится ни к чему знакомому.
Как же выразить, как мне сказать о том, что болит и мучает, а потом отпускает, утешает? Я слов таких не знаю, да и нужны ли слова, когда голова безостановочно мелет и мелет. И только в минуту затишья начинаешь понимать… Это как подойти к незнакомой двери в душной полутемной комнате, распахнуть дверь и в силу ли открытого простора, яркости и еще чего-то – захлопнуть и с бьющимся сердцем отойти, отдышаться.
Черная молния
Я устал открывать краны, из них течет кровь. Ты плачешь в темноте фальшивыми слезами, но если включить свет, то оказывается – кровь размазана по щекам. С неба стучат по стеклу кровавые пятна.
И все же я верю, что тень моя белая. И кровь, если вскрыть мои вены, будет белая как молоко.
А листья летят черные. И мысли твои черные. И молния в небе черная. И черные объятья наши еще черней. Я боюсь закрывать глаза.
Но уходят корабли в синее море. И птицы, что провожают их, еще синей. И пальцы твои синие, и ресницы твои синие. А когда тебя долго-долго нет и никакой надежды нет, что ты появишься, я кричу в красное небо, и голос мой как синий огонь, он всех согреет, и мы будем жарить булочки у белого костра, протаптывая черные следы в оранжевых горах с синими листьями, с синими листьями.
Там
А может наш опыт не то совсем, чем нам кажется. Он образует нас для развития, идущего дальше нашей жизни. Ведь если мало пригодится наше развитие нам здесь, то зреет вывод: значит – там. Ведь без там мы становимся никем.
Печаль
Как приятно грустить, погружаясь в глубину меланхолии, ни с кем не общаясь, тихо слушать мерный ход мыслей, чувствовать себя полностью побежденным жизнью, ходом времени, отжившим, отзвеневшим, облетевшим.
Никогда еще не было так хорошо и спокойно; ты видишь: ты все потерял; все, о чем мечтал, думал, что лелеял. Зачем было спешить на свидание и гладить брюки, галстук, рубашку? Успокойся, сердце, миры, о которых мечталось, тебе не нужны. Богатство, роскошь, изысканные яства – всё труха; и не имеет значения, во что одеваться, на чем спать. Жажда новых вещей, ощущений, волнений необычайных – все лишь туман, и лживы глаза, обещающие наслаждение. Стал я щедрый и печальный, ничего у меня нет, я никому не должен. Приятно плыть по реке вечером в тумане, блестят огоньки, перекликаются петухи. Звезды и девушки пускают по воде венки. Неси меня, река, вниз, вниз.
Озеро в горах
Продается «Крем клубничный» и «Нежинская рябина», продается советское шампанское со складов обкома, продается налим, лосось, язь, зубатка, гибрид карпа с карасем, последний отменно хорош в пироге; продается «Красное колесо» в 12-ти томах и Британская энциклопедия в 54-х, продается Бердяев и Лосский, продается Геннадий Айги, когда-то в разрозненных листках, ни на что не похожий, невразумительный, непонятный, как Велимир Хлебников, хотя допускаешь, что в этом и состоит величие…
А мы с тобой живем на развесистом дереве в цвету и разглядываем оттуда в бинокль происходящее, и не совсем пристально; птицы нам приносят еду в судках, по телефону узнаем новости, спим в неустойчивых спальных мешках на гамаках, дерево наше ветвями упирается в скалы, скалы держат высокое чистое озеро, где редко досидит до утренней зорьки в черной шляпе заплывший сюда рыбак.
Писака
Пишу. Зачеркиваю, вырываю, комкаю, жую зубами, плюю в написанное, однажды высморкался в бумагу, много раз использовал в качестве… Проходит какое-то время, и вспоминаешь, как воспарял и удивлялся тому, как выходило, и это одно держало на поверхности. Во всем остальном можно уступить, чтоб быть последним (и свободным). Когда читаешь о преуспевающем художнике, высморкайся в бумагу, на которой это написано.
Клоун
В тишине скрип дверной пружины. Удар. Облако снежной пыли, пара из подъезда и удаляющийся скрип шагов по снегу. Еще можно догнать, окликнуть, упросить вернуться, раздеть, напоить чаем…
Но из углов комнаты выходят клоуны в раздутых ярких штанах, они хохочут и хлопают в барабан: – Бум, бум, бух! Бум, бум, бух! – и от ударов сыплются яркие шарики.
Навсегда, навсегда прощай детская беспечность.
Навсегда, навсегда прощай юношеская мечтательность.
Прощай.
