Николай Мамулашвили: «На войне нет готовых рецептов»
Свое приветствие журналистам-участникам юбилейного фестиваля СМИ Челябинской области Николай Мамулашвили, политический обозреватель "Радио России", военный корреспондент, начал со слов благодарности. "Я очень благодарен российским коллегам. То участие, то сопереживание, которое шло от них, пока я и мои товарищи были в плену в Чечне, дорого стоит".
Участникам фестиваля Николай Мамулашвили, согласно заявленной теме, должен был рассказать о поведении журналиста на войне, но постоянно переключался на то время, когда был в плену, после которого нашел в себе силы вернуться к профессии. Об этих страшных 94-х днях известный журналист написал книгу "Моя чеченская война". С нее-то он и начал свой рассказ.
– В 2005 году я написал книгу, которая посвящена этому плену. Название пафосное, но уверяю, это не моя инициатива, так решил издатель. Это книга без какой-либо политики, это просто рассказ о том, как четыре взрослых мужика, четыре журналиста, кстати, представители разных национальностей, но хорошие друзья и товарищи, попали в плен, как они вели себя, о чем говорили. И я старался писать тоже без пафоса, простыми словами и предложениями.
Поэтому и мы сейчас давайте просто поговорим о работе журналистов на войне, без какой-либо идеологии, просто решим какие-то технические вопросы. Это поведение журналиста, его действия в той или иной ситуации. Прежде всего, я хочу сказать о том, что никаких готовых рецептов не существует, хотя на эту тему написано очень много книг и пособий. Кстати, презентация моей книги состоялась в Париже, где она получила очень хорошую прессу. Одна французская газета писала, что это пособие по выживанию, хотя это не так. Я здесь просто описывал какие-то случаи, как четыре человека в абсолютно пустом подвале адаптировались в ситуации.
Итак, на войне нет готовых рецептов. Но есть какие-то основополагающие принципы, которые могут помочь. На Западе давно существует очень хорошая практика, в частности, у англичан. Журналисты, которые отправляются на войну впервые, проходят специальные курсы. Для этого есть спецполигоны, иногда это просто полигоны каких-то армейских подразделений, куда вывозят группу журналистов. Инструкторы, обычно это "зеленые береты", обучают журналистов, показывают им на практике, например, как выглядит растяжка, что нужно делать, когда начинается обстрел, в какую сторону нужно бежать и так далее. Начинают с самого простого: на полигоне много танков, бронетранспортеров, двигатели которых заводят, чтобы журналист, который никогда в жизни не слышал этого рева, мог привыкнуть к нему. Хочу сообщить, что подобные курсы (они называются "Бастион") появились в Москве ровно год назад по инициативе московского Союза журналистов и ФСБ. Эти курсы заработали, там уже есть несколько выпусков, и, как говорят московские коллеги- журналисты, довольно удачно у них все складывается. В ближайшее время начнутся выездные курсы "Бастиона" в разных регионах России. Когда я выезжал в горячие точки, таких курсов в России не было. Поэтому то, что я сейчас расскажу, я узнал на своем опыте.
Военные не любят журналистов. Много лет назад американцы проводили спецоперацию под эгидой ООН в Сомали. Операция проходила в условиях строжайшей секретности. Смысл – высадка большой группы коммандос ночью для эвакуации сотрудников посольства. Идет гражданская война, в два или три часа ночи коммандос подплывают к берегу, их человек 400 или 500, начинается выгрузка, и вдруг включаются прожектора, появляются журналисты человек 30-40, в том числе 15 с камерами, включают свои спутниковые телефоны и начинают "Вот только что началась высадка...". Немая сцена. Так что военные считают, что журналисты, как правило, им мешают. Военному человеку вообще сложно понять журналистскую "кухню", как работает корреспондент, как информация появляется в эфире. Если какое-то СМИ в эфире сошлется на "Радио России", военные будут считать, что это передает само "Радио России", а для боевиков в Чечне "Радио России" – это Николай Мамулашвили или Юрий Архипов и все. Был случай, на мой взгляд, очень показательный, у меня были очень хорошие отношения с командующим объединенной группировкой Вячеславом Тихомировым, очень опытным военачальником. Я упросил его взять меня на переговоры с Асланом Масхадовым, который был тогда начальником штаба чеченских формирований. Там было два или три российских журналиста, никого туда специально не приглашали и старались это не афишировать. Заключили очередное перемирие, которое боевики использовали, стали просачиваться в город под видом мирных жителей, чтобы потом начать боевые действия изнутри. Эта тема, о том, что просочилось две тысячи боевиков, не обсуждалась. И вот переговоры завершились, соответствующие документы подписаны, начался подход к прессе, так называемая протокольная часть. Тихомиров и Масхадов заявили, что достигнуто полное взаимопонимание. Но как-то там случайно оказался английский журналист, который задал Тихомирову вопрос: "Господин командующий, а правда, что две тысячи боевиков просочились в город Грозный и готовят восстание?". Эта тема, повторяю, была закрыта, не обсуждалась. Тихомиров приходит в ярость. "Откуда вы это знаете?" – "Радио России» передает". Тихомиров смотрит на меня, я ему пытаюсь, объяснить, что это не я, он не понимает. Для него "Радио России" – это Николай Мамулашвили. Он со мной неделю не разговаривал. Более того, по его команде мне перекрыли кислород и никуда меня не пускали. И стоило большого труда, чтобы этому человеку все объяснить. Он не может понять, что, кроме специального корреспондента, есть много специалистов, возможностей, информационных агентств, лент. И когда ведущий читает, это не обязательно репортаж корреспондента, который работает в регионе.
Следующий вопрос, нужны ли журналисту в горячих точках спецсредства – бронежилет и каска. Западные журналисты всегда используют эту амуницию. Наши, как правило, в бронежилетах не ходят. Потому что тяжело, неудобно, каким бы он ни был облегченным, работать в нем не очень комфортно. Что касается касок, их надевают только операторы и то если находятся там, где идет обстрел. Хотя не надо быть семи пядей во лбу или военным специалистом, чтобы понять, что при прямом попадании не спасут ни бронежилет, ни каска. Западные журналисты, с которыми я много общался, говорят, что с удовольствием сняли бы бронежилеты и каски, но у них есть такое волшебное слово "контракт". Если они получают ранение, даже самое легкое, даже в руку, специальная комиссия проводит расследование и если она обнаружит, что в момент обстрела на журналисте не было спецсредств, никакой страховки он не получит. А страховки у них очень серьезные, очень большие суммы.
Что касается надписей на одежде, выделяющегося цвета униформы журналистов, лично я считаю, что все это не нужно. По-моему, на войне как на войне. И вообще статистика показывает, что в 95 случаев из ста это не помогает. Боле того, стимулирует снайпера. Представляете, человек сидит в окопах уже много месяцев с оптической винтовкой. Он сам ежедневно, ежечасно пребывает в шоковом состоянии. Это окоповый синдром, усталость, злость. Поэтому за корреспондентами, за операторами идет буквально настоящая охота. Особенно если оператор и журналист находятся там, где идут активные боевые действия. В первую очередь снайпер будет стрелять не в противника, который на расстоянии 100 метров, а в оператора или журналиста, который на таком же расстоянии рядом с этим противником находится, но в своем ярком одеянии. Я считаю, что журналисты и операторы не должны в горячих точках выделяться.
Теперь о разгрузках (раскладках) и военной атрибутике. По моему глубочайшему убеждению, и мои коллеги разделяют это мнение, на журналисте в горячей точке не должно быть ничего военного. Абсолютно ничего. Кто носил армейские ботинки, берцы, особенно уже разношенные, он согласится со мной, что удобнее обуви не существует. Но когда ты попадаешь к боевикам, они обращают внимание абсолютно на все. Когда я попал в плен, на мне была тельняшка. Летом в ней очень удобно, прохладно, зимой она действительно греет, что называется, и душу и сердце. И первое, что мы решили, что от этой тельняшки нужно избавиться к чертовой матери. Потому что десантная тельняшка обязательно вызовет у боевиков подозрение. И мы ее разорвали. Еще на мне была разгрузка, и там было столько карманов, что когда нас обыскивали, боевики не смогли найти ручку, мой талисман, который я всегда брал с собой в горячие точки. Потом, когда мы отмечали день рождения Левы Зельцера в подвале, я в качестве подарка от всех нас достал эту ручку, это был хороший паркер, порадовал друга.
Был случай тоже очень интересный, он произошел с моим другом Олегом Сафиуллиным, он тогда работал в программе "Вести". Это произошло в Югославии. Они собирались в Косово, а накануне расслабились в баре на территории Сербии, к ним подсел какой-то офицер, завел разговор. "Вы куда собираетесь?" "В Приштину". "Там остались мои близкие родственники, вот сто долларов, передайте им, пожалуйста, они очень нуждаются". "А где они живут?" "Они живут в центре Приштины, я вам сейчас нарисую". И офицер берет лист бумаги, остро отточенный карандаш и, как говорил Олег, без линейки идеально рисует схему. В типографии так не напечатают, как он нарисовал этим остро отточенным карандашом. Так рисуют, потом ему сказали, только военные штабисты, специально обученные. И вот Олег с группой пересекали на следующий день границу, машину остановили боевики. На видеоинженере была камуфляжная разгрузка, и брелок с лазерной указкой. Боевики, видно, американских фильмов насмотрелись, и приняли ее за оптический прицел. А когда они вытряхнули все из рюкзака Олега и нашли эту карту, план местности, они просто обалдели. В содержание карты они уже не стали вникать, им было достаточно увидеть схему, нарисованную опытным офицером-штабистом. Все завершилось печально для четвертого члена группы, для переводчика. Олег говорит, пять-шесть часов, которые они там провели, были самыми страшными в их жизни. Им завязали глаза, без объяснений повели в какой-то подвал, учинили допрос, долго держали. В итоге боевики выяснили, что на схеме – какой-то частный сектор и журналистов отпустили. Но переводчика оставили. Через две недели его расстреляли. Это был косовский серб, а с ребятами не стали связываться, все-таки они представляли другое государство.
Так что ничего военного у журналиста быть не должно. Вы знаете, на войне очень часто солдаты в знак благодарности дарят журналистам разные армейские сувениры. Например, они могут патроны россыпью достать, хотя журналисту они не нужны. За что благодарят обычно солдаты? Несмотря на аккредитацию, в горячих точках у журналистов часто возникают какие-то нестандартные ситуации, связанные с проездом в тот или иной район. Не пропускают на блокпосту и журналисту приходится договариваться. Тут в ход идут сигареты, карты эротического содержания. Колоды солдатам оставляли не целиком, только несколько штук, потому что впереди еще несколько блокпостов, и везде такая же история. Хорошим пропуском была газета "Спид-инфо", но солдатам дарят не всю газету, а несколько разворотов. И текст там не имеет значение, прерывается он или нет. Солдат тут же на блокпосту прикрепляет его, пытается облагородить, украсить свой быт. А в знак благодарности солдат, как правило, достает гранаты и говорит: "Возьми". Журналист: "Не хочу". "Ну возьми, ты обидишь меня". Начинается препирательство и журналист сдается.
Еще в горячей точке журналист ни в коем случае не должен высасывать информацию из пальца. Ведь даже в горячей точке бывает, что ничего не происходит. И начинается болезнь всех редакций. "Ну дай чего-нибудь". А что дашь, какую информацию, если ничего не происходит.
Недавно был случай. Я был с большой группой журналистов в Израиле, мы ездили по святым местам и в том числе нас завезли на палестинские территории. Мы едем без сопровождения на трех микроавтобусах, и вдруг за поворотом два израильских БТРа, армейские джипы, израильские солдаты в бронежилетах, беготня. Нас останавливают, разворачивают и кто-то из израильских солдат говорит, что там бомба. Такие операции проводятся здесь ежедневно не по одному разу. Я смотрю, корреспондент ИТАР-ТАСС, который изнывал в течение трех дней из-за того, что ничего не происходит, стал что-то писать. Я говорю: "Что ты пишешь?"- "Как российские журналисты чуть не попали в эпицентр спецоперации, чуть не лишились жизни". Смотрю, следом начинает писать корреспондент Интерфакса, РИА «Новости», все. И так расписали – я думал, что нам героя России должны дать. А ведь ничего серьезного не было.
Это еще и к позиции "не навреди". У журналистов должен быть такой принцип. Когда в Чечне нас захватили, Коля Загнойко, корреспондент ИТАР- ТАСС, которому я очень благодарен, я считаю, что там, в подвале, мы не перегрызлись и выжили только благодаря этому человеку, который был старше и мудрее всех нас, он сказал такую вещь: "Я уверен, сейчас наши коллеги в стремлении нам помочь, будут писать о том, какие мы хорошие. И я боюсь, что кто-то из них приведет мой послужной список, в котором укажет, что я награжден солдатской медалью "За отвагу". Представьте, чеченские боевики, они же отслеживают информацию, раскроют газеты и прочитают об этом. И что вы думаете? Спустя полтора месяца нам впервые принесли газеты месячной давности. Перелистываем одну из них, очень уважаемую. И в ней как раз написано, что Николай Загнойко награжден солдатской медалью "За отвагу". Слава богу, чеченцы не читали газет, а только слушали радио и смотрели телевизор. И никто не знает, как бы развивались события, если бы боевики прочли эту информацию.
Когда мы были в плену, у нас была возможность следить за тем, что о нас сообщали в официальных СМИ. Писали, что жизни журналистов ничто не угрожает, их постоянно перевозят с места на место. Во-первых, откуда они знают, что нашей жизни ничего не угрожает? Это однотипные заявления. А если известно, что нас перевозят с места на место, есть какие-то оперативные данные, почему нельзя во время этой перевозки отбить журналистов? Это все были ложные сведения.
Еще могу привести пример, как не нужно работать. В Беслане был случай, который очень меня задел, было обидно за коллег. Во время очередной перестрелки мы с двумя-тремя коллегами пытались укрыться, вбежали во двор какого-то дома. И такая сцена. Кругом стрельба, свистят пули. Корреспондент норвежского радио сидит во дворе, на лавке, пьет хороший ароматный кофе. Рядом переводчик, которого он привез из Москвы, включен транзистор, идет итоговая подбивка новостей, ее переводят этому корреспонденту, тот спокойно все записывает и выдает на свое норвежское радио. Как будто он находится в эпицентре событий. Чего уж скрывать, часто наши коллеги грешат такими вещами. Но здесь не вести с полей, не какая-то спокойная обстановка. Корреспонденты рискуют жизнью, и этот человек, наш коллега, находясь в ста метрах от эпицентра событий, попивая свой кофеек, пользуется этой информацией, не рискуя ни чем. Я ему все там высказал.
Насчет прямого эфира, особенно это касается горячих точек: пока нет уверенности, что тебе не позвонят из редакции, расслабляться нельзя. Вот такой случай произошел с моим коллегой, блестящим журналистом Николаем Осиповым с радио "Маяк". Во время последнего крупного конфликта между Израилем и Ливаном он отправился туда. Большое включение назначено на шесть часов вечера. Все журналисты, по крайней мере, радийщики, знают, что после звонка корреспондента не сразу выводят в прямой эфир, есть пауза в полминуты или полторы минуты. При этом часто бывает возможность пообщаться с ведущим. Но так случилось, что Колю Осипова вывели в эфир сразу и не предупредили об этом. Речь должна была зайти о ходящей в течение всего дня противоречивой информации о маленьком городке, который якобы переходил из рук в руки: израильская армия пыталась его взять, арабы отбивались. Ведущий спросил Осипова про этот город. А Николай подумал, что ведущего просто интересует, какая там ситуация, кроме того, он только что как раз поговорил на эту тему с боевиком. И сейчас я процитирую, что сказал Николай Осипов в прямом эфире. Ведущий: "Ну и что сказал вам этот боевик?". Николай: "Вообще непонятно что, он сказал так, что эти уроды евреи не могут взять какой-то сраный городишко". Ведущий говорит: "Николай, а вот ИТАР-ТАСС сообщает, что…" и начинает зачитывать. И тогда Николай понимает, что это прямой эфир. Потом он признался, что поступил непрофессионально, но он был в состоянии шока: он просто отключил трубку. Его трясло. Ну что стоило ведущему сказать, что Николай в прямом эфире.
Важным вопросом остается то, как долго журналист должен находиться в горячей точке. Тут я допустил фатальную ошибку. В последней командировке я находился целый месяц. Вообще в общей сложности в Чечне я провел больше 200 дней. До этого я туда ездил на две недели – это оптимальный, максимальный срок. Когда корреспондент находится больше 10 дней в регионе, его уже все знают. Боевики понимают, что ни один нормальный человек не будет целый месяц находиться в зоне боевых действий, это же не принудиловка. Значит, здесь какие-то другие вещи, значит, он не журналист, а агент или разведчик. Кроме того, оставаясь так долго, журналист начинает, что называется, мозолить глаза бандитским группам, которые есть при любом военном конфликте, которые занимаются только криминалом, в том числе и похищением людей.
Об охране. Меня часто спрашивали, а нужно ли журналистам в горячих точках брать с собой охрану. Я считаю, что охрана ограничивает в действиях и сама, в конце концов, заведет к террористам.
В завершении встречи Николай Мамулашвили заявил, что на войне журналист может повлиять на очень многие вещи. "Кто-то считает, что первую чеченскую кампанию остановили именно журналисты", – отметил он.
Всего в годы чеченской войны в плену побывали 14 журналистов из России.
