Перстень

Я обедала в кафе. Сидела так, что видно было, как в зал вошли несколько женщин и среди них та, которой мы любовались ещё в школьные годы.

В ту пору горожане вечерами прогуливались по городскому саду. Обычно впереди шли женщины, а за ними – их мужья. Где чей муж, мы не могли разобрать. Да это и неважно было. Нас занимала эта женщина. Красивая, изящные манеры, в меру кокетлива, каждый раз в разных нарядах и модных платьях. Передвигаясь грациозной походкой своими маленькими ножками в чудесных туфельках на каблучках, красавица старалась сохранять равновесие. Казалось, что она боится касаться земли и выступает с брезгливой осторожностью трясогузки, прохаживающейся по берегу реки. Она выделялась из своего окружения и всегда привлекала взоры прогуливающихся. Так уверены в себе бывают женщины, избалованные вниманием своего мужа и других мужчин. Видно было, что она – кумир компании. Мы, юные девчонки, любовались своей красавицей, завидуя её свободе поведения, прекрасным нарядам, роскошной причёске. Правда, люди поговаривали, что она самая опасная из всех разновидностей кокеток, изобретённых цивилизацией, а характер её представлял явление исключительное…

Так вот, увидев вновь эту красавицу, я обрадовалась нечаянной встрече с ней. Она по-прежнему была цветущей, какая-то вся яркая, подвижная, воздушная. Чтобы не смущать её своим взглядом, я сделала вид, будто полностью занята обедом. В стакане лёгкий пар млел над поверхностью чая, шоколадный эклер манил своим кремовым нутром.

- Около вас свободно, разрешите? – она!

- Пожалуйста, - ответила я, всё ещё, как в юности, смущаясь перед её красотой. Её изящная ручка потянулась к тарелке с хлебом и … о боже! Знакомый перстень! Тот самый! Не знаю, как я выглядела в тот момент, только она что-то почувствовала такое, что заставило её тотчас же подняться и выйти из кафе, оставив обед на столе. А я долго не могла успокоиться. Воспоминания опрокинулись на меня.

… «Сильва» шла на экране уже пятый день. Прекрасное кино – цветное, широкий экран, чудесно играли артисты. Я ходила на «Сильву» каждый день на дневной сеанс – в это время народа в зале было мало, меньше шума и суеты. Зрители рассаживались подальше друг от друга, что позволяло им остаться наедине с исполнителями оперетты и со своими впечатлениями. По причине близорукости я сидела на первом ряду ближе к экрану и, завороженная музыкой Кальмана, полностью подчинялась воле артистов, вместе с ними переживала, плакала, смеялась.

Однажды ко мне подсела какая-то старушка – маленькая, щуплая миловидная, перешла с последних рядов. Забывшись под гипнотическим воздействием музыки, мы обнимались, хлопали в ладоши, жали друг другу руки. Это только с виду она была старушкой. А в душе – ребёнок. И смех у неё был какой-то звонкий, по-детски откровенный, раскатистый. По окончании фильма она вызвалась проводить меня. Разговорились:

- Милочка, не обижайтесь за то, что я подсела к вам, нарушив ваше одиночество. Я наблюдаю за вами уже не первый день. И вы, и «Сильва» напоминаете мне мою юность. Похоже, вы тоже любите «Сильву»?

- Да, - ответила я, но вы мне не помешали, пусть вас это не беспокоит.

Мои родители рано ушли из жизни, и с тех пор общение с пожилыми людьми стало для меня потребностью. Мне не доставало их мудрости.

Мы виделись почти каждый день. Возвращаясь с работы, я проходила мимо её дома, а она меня поджидала и присоединялась ко мне. Часто мы гуляли по горсаду, ходили в кино и вскоре знали друг о друге многое, стали подругами. Мне нравились её интеллигентность, начитанность, мудрость, чувство собственного достоинства, бодрый нрав. Меня покорила её огромная душевная сила, которую придают прожитые годы, упорная привязанность к жизни или предчувствие близкой смерти.

Одевалась старушка очень опрятно. Все одежды были на ней дорогие, но старые по моде и по времени. В любое время года на её голове была шляпка – маленькая, бархатная, давно выгоревшая и потому неопределённого цвета, а зимой поверх шляпки одевался ажурный, вязаный шарф.

Оказалось, у моей знакомой есть сын. Он занимал в нашем городе высокий пост, его многие знали и уважали. Это был порядочный, честный и добрый человек с тонкими чертами лица. Сын навещал мать каждый день. Но вот сноха… с ней Людмила Николаевна никак не ладила. И всё из-за этой шляпки. Снохе казалось, что мать позорит сына своим внешним видом, этой старинной одеждой, этой выцветшей шляпкой. Но бабуля ни под каким предлогом не хотела расстаться со своей шляпкой – подарком любимого мужа, который погиб в Ленинграде во время блокады. Сын, мягкого характера человек, смирился с причудами матери, но сноха выманила у старушки всё, что хотела, и теперь давно не общалась с ней. Поэтому я её ни разу не видела.

Как-то мы сидели на скамейке в городском саду. Догорало уставшее, натрудившееся за день солнце. Трудяга-муравей для какой-то своей надобности с муравьиной основательностью и дотошностью изучал морщинистую ладонь моей спутницы. Людмила Николаевна заметила мой любопытный взгляд, обращённый на перстень, расположившийся на её изящном пальце. Серебряный перстень был старинным, очень тонкой работы, необыкновенно причудливого узора. Рассказав историю этого перстня - реликвии семьи, она закончила:

- На этот перстень давно зарится сноха, но он врос в мой палец. Вот посмотрите, милочка, видите? Его можно снять с меня только вместе с пальцем. И сноха это сделает, уверяю вас. Когда я уйду в другой мир, приходите и посмотрите – этого перстня и пальца не будет со мной.

…Океан жизни всё-таки сделал то, к чему долго стремился, – подточил окончательно здоровье Людмилы Николаевны. Проводить её в последний путь я пришла. Был ли перстень с ней или нет? – нельзя было определить, так как руки были закрыты покрывалом. А вот шляпка была на своём месте.

И вот теперь, сидя в кафе, я никак не могла совместить в своём сознании прекрасную даму с жестокой снохой Людмилы Николаевны.

В действиях судьбы есть иногда нечто порицательное.

По прошествии ещё нескольких лет превратности судьбы вновь свели меня с этой дамой в неврологическом отделении больницы. Я с трудом узнала её. Они с мужем находились в отдельной палате. Он ухаживал за ней, старался не выпускать её из палаты, но она под различными предлогами выходила, прихорашивалась, прохаживалась по коридору и спрашивала:

- Вам нравится моё платье?

- Вы заметили, как мужчины обращают на меня внимание?

Ночами, когда муж засыпал, она входила в чужие палаты и забирала со спинок кроватей одежду. А утром муж, краснея от стыда, разыскивал хозяев этих одежд.

- Извините, пожалуйста, нас. Вы же понимаете в каком состоянии моя Эммочка.

С внешним миром они общались через дочь.

А перстень? Перстень врос в палец новой хозяйки. Старинный серебряный перстень по-прежнему мерцал таинственным светом. Он торжествовал победу: им вновь восхищались, им вновь любовались. Ни годы, ни судьбы хозяев не изменили причудливую красоту семейной реликвии.

Кто же следующий?