В поисках потерянного платья

Кот опаздывал.

- мог бы и позвонить,- думаю я.

Я вот всегда звоню, если опаздываю. Хотя я никогда не опаздываю, наоборот, я всегда всех жду. Вот теперь жду Кота, моего, не фридиного. Фридин - пунктуален.

Я бы и без Кота обошлась, но он знает дорогу, а я - нет. Мы с ним договорились: он мой проводник только до «запретной» зоны. А уж когда приземлимся - там я сама, там я знаю каждую тропинку, все переулки и все дворы.

Луна уже пошла в горку, когда я увидела пролетающего мимо Кота. Он меня поздно заметил, не успел притормозить, поэтому сделал какой-то сложный разворот и не очень изящно приземлился на скамейку рядом со мной.

- не буду начинать разговор,- сказала я себе.

Между небом и землей повисла стеклянная минута молчания.

- ну, не получилось раньше,- голос у Кота был хриплый.

Я вспомнила, что у него всегда были проблемы со здоровьем: то живот болел, то чихал и кашлял, у него, я думаю, была редкая форма аллергии на мышей. Или на нас. Да и зимы были слишком холодные, снежные и длинные, а он жил в сарае, спал, зарывшись в сено в коровьей кормушке. Корова тяжело вздыхала, но терпела его. А он иногда вытягивался во всю длину на ее худеюшей в зиму спине – думал, наверное, что ей будет тепло и приятно.

Мне стало его жалко, я повернулась к нему и сказала:

- да ладно, Барсик, сочтёмся как-нибудь.

Погладить его по большой, круглой, цвета высохшего сена, голове с маленькими драными ушами я не решилась - он этого терпеть не мог. Он был странный Кот: не при нас, не с нами, даже скорее не наш, а как-то около нас. Наверное, мы только делили с ним одну территорию, и он только соглашался с тем, что мы живем в его доме, ходим по его двору, что в его сарае стоит его корова – или это была все-таки наша корова?

Пока мы летели, луна была то справа от нас, то - над нами и были хорошо видны весенние желтые поля одной страны, потом розовые яблоневые сады - другой, а потом внизу появился бесконечный темно-зеленый лес - это и была страна нашего назначения.

Увидеть сверху наш дом оказалось непростым делом. Надо было найти какой-нибудь знакомый ориентир и потом по нему определить нашу улицу.

- давай долетим до реки, - сказала я Коту, - а там дом совсем рядом.

Мы приземлились на высоком берегу, который раньше называли девчачий: с глинистым спуском и каменистым, мелким дном.

В алюминиевом зеркале воды отражался близко подступивший темный лес, который вырос как-то вдруг, потому что никто много лет назад не верил, что слабые сосновые саженцы переживут свою первую зиму.

Наконец мы дошли до дома. Постояли возле высоких деревянных ворот, зашли во двор: все как раньше - слева летняя кухня, справа в три ступеньки крыльцо дома, за ним заросли малины, в конце двора сарай, но новый, большой и добротный.

- пойду посмотрю, что там внутри, - сказал Кот. На полпути обернулся и спросил:

- да, мы зачем сюда прилетели? Спрашиваю так, из интереса.

И я сказала ему коротко:

- за платьем.

-За платьем? Через три страны – за платьем? - он сел, посмотрел на меня своими круглыми желтыми глазами, в которых была сначала укоризна, потом снисходительность, потом жалость: я думаю, что в этот момент он поставил мне диагноз.

- за платьем, - повторила я, отвернулась от Кота и стала искать под крыльцом тайник, где мы прятали много лет назад ключ.

Дом был пустой, его использовали летом как дачу.

Полы в нем скрипели, как раньше. Мебель в комнатах была вполне дачная: в спальне – две узкие кровати. В гостиной круглый стол, плетеные кресла с пестрыми подушками.

Здесь все еще стоял большой платяной шкаф, который сто лет назад сделал нам Альберт, наш поселковый краснодеревщик.

Я села перед ним на пол, потом открыла, чтобы увидеть то, зачем мы с Котом действительно летели через три страны полночи, хотя и знала, что там ничего нет.

Едва слышный запах фантомных яблок, которые мать хранила в шкафу и которыми потом пропахли все ее платья, никуда не делся за это время. Может, он просто накапливался за зиму. Может, это Альберт так выбирал сорт дерева и лака, так построил этот шкаф, что он мог вечно хранить запахи любимых вещей. А потом моя мать случайно добавила к дереву и лаку - яблоки и получилась навсегда встроенная в мою память последовательность: Альберт и его шкаф, яблоки и платья моей матери.

Моя мать любила свои платья. Она была женщиной для платьев: у нее были широкие прямые плечи, длинные ноги, длинные руки.

Платьев было всего три: вишневое с белым кружевным воротничком из легкого штапеля. Потом - ситцевое летнее с веселыми красными маками.

Наконец это: Платье-Платье, темно- синее, из тонкой шерсти, с плечиками, с мелкой красно-белой вышивкой крестиком по воротничку и лифу, с причудливой юбкой со складками, а самое главное: оно застегивалось на спине на длинный ряд - до самой талии - белых фарфоровых пуговиц с сине-красными цветочками.

Откуда, в этом месте, где водились только медные военные, или черные пиджачные, или белёсые бельевые, появились эти: изящные, тонко гранёные, скорее украшения, чем пуговицы, отдельные от всего остального бедного быта?

Мать одевала это платье редко, только на нескольких черно-белых фотографиях я вижу ее в нем совсем молодой.

Когда платье со временем стало ей маловатым, она решила, что его надо расставить кое-где в швах, а заодно и перелицевать, хотя в этом не было необходимости. Платье со временем потеряло прежнюю строгость - из синего оно стало дымчато-синим, благородного цвета сизых голубиных крыльев.

Платье распарывалось весь декабрь, потом все его части мать сложила в простыню.

С портнихой Луизой мы дружили домами. Она пообещала, что в начале весны займется платьем и за неделю оно будет готово.

А пока оно разъятое лежало на дне просторного шкафа вместе с краснобокими, редкими у нас яблоками: мать прятала их там от первого снега до Рождества.

Но весной портнихе почему-то было не до платья, летом - тоже.

А осенью у нас всегда была большая суета: скорее-скорее выкопать до дождей картошку, а уже совсем перед большими морозами - гора капусты для засолки всегда лежала в нашей маленькой кухне. И где-то уже точились длинные ножи для нашего очередного зимнего поросенка Борьки.

Было не до платья.

Но однажды все его части все-таки достали из шкафа, пересчитали пуговицы и отнесли к Луизе. Я стала ждать платье уже в целом виде назад, но в этом моем ожидании было что-то неправильное...

Я любила это платье. За его нездешнюю, вызывающую надменность в сложности покроя, в качестве и цвете ткани, в рукодельности веселой вышивки, в накидных, филигранных петельках пуговичного ряда на спине, в замысловатой юбке, в узких манжетах на три пуговицы.

За то, что оно было по другую сторону от нашей жизни, в которой всё обязано было быть простым и суровым - от ниток до серо-зеленой краски стен на кухне.

Платья наших поселковых женщин тоже были простыми, темными и удобными для работы. Иногда к ним пришивался белый воротничок и тогда статус рабочего платья вырастал до выходного.

Луиза была исключением, в ее собственных платьях наблюдалась некоторая осторожная фантазия, все-таки портниха. Из-за сильной хромоты она почти не выходила из дома, но раз в год в сентябре - у нее были связи - обязательно ездила в Грузию лечить ногу грязями. Злые языки поговаривали, что на курорте она не только принимала грязевые ванны.

Но вот прошли уже все обещанные сроки, платье - не перешивалось. А потом и вовсе вернулось: портниха вдруг отказала матери от дома.

Была какая-то темная, вязкая история с семнадцатилетним сыном Луизы, которая касалась и нашей семьи. Мать, для которой правда была всегда важнее всех нас, наверное, впервые в жизни предпочла бы утешительную ложь.

К Луизе она никогда больше не ходила, хотя наши дома стояли почти рядом.

Разобранное платье переехало из шкафа в нижний ящик комода, лежало там долго, до моего поступления в университет. А потом как-то тихо исчезло, о чем я очень жалела.

- ну, что,- вдруг спросил меня шкаф хриплым голосом, - нашла то, что искала?

Пока я думала о рыжей, некрасивой, хромой Луизе и о платье моей матери, которая умерла неделю назад, Барсик вытянулся в шкафу - я видела только его желтые глаза, остальной же Кот растворялся где-то в пепельной глубине.

Я пожала плечами, потому что как раз решала, что буду делать.

Закрою в шкафу все летающие за мной тени: портниху Луизу, ее рыжую дочку Вильму, рукодельника Альберта, соседку Фриду с ее коровой и мужем Георгом и даже все платья моей матери.

Потом замкну входную дверь, положу ключ в тайник, и мы с котом выйдем за ворота нашего старого дома.

Мы даже несколько раз оглянемся на дом, в котором мы оба выросли, прощаясь с ним уже навсегда.

Был последний день полнолуния и времени до рассвета оставалось совсем мало.

Мы бегом вернулись в реке и оттуда взяли курс домой: через бесконечный зеленый лес одной страны. Потом через яблоневые сады - другой. Потом через веселые желтые поля в страну назначения.

Мы с Котом еще посидели немного на скамейке возле моего дома. Потом он сказал своим хриплым простуженным голосом:

- мне пора. Может, еще увидимся.

Я отвернулась от него, чтобы он не увидел мои мокрые глаза, а когда посмотрела в его сторону - его уже не было.

На месте, где он сидел минуту назад, лежало круглое красное яблоко.