Дом, который построил Д.

Даже если бы все мои знакомые коты захотели бы полететь со мной в это июньское полнолуние к Фриде, я бы им отказала. Ну, не прямо, прямо я не умею, но завела бы долгие и скучные и уклончивые разговоры, и коты бы сами сказали, что останутся дома. Коты ведь пристрастные и ревнивые, на себе сосредоточенные.

А мне будет просто не до них.

Я полечу к Фриде в полночь, с западой части страны и к утру долечу до восточной, где на окраине большого города стоит весь в цветах и каштанах её дом, перестроенный однажды из церковной школы. Дом этот такой притворяшка: у него очень старые стены, внутри которых вырос дом - подросток, ему всего лет 16, не больше.

Я видела его начало, то есть только его форму без содержания: была крыша и внешние стены. Мне рисовали палочкой на шелковом слое столетней пыли линии будущих комнат и спален, лестниц и ванных, коридоров и кухонь. И всё время заботливо спрашивали: ты можешь себе это представить? Наверное, все думали, что мои умственные способности начисто исключали пространственное воображение.

Вот дом всем миром построили. И стали в нем жить.

И все время его устраивали и украшали, расставляли мебель в комнатах и книги на полках, вешали на стенах дивные, рукодельные композиции из цветов, перьев и керамических плиток, закрепляя их на поверхностях, которые еще вчера значились дверцами кухонныx шкафов. Шили легкие занавески на все окна - а их в доме сорок шесть (46!). Красивые коллекционные куклы искали свое место в гостиной, а Фридино собрание ведьм - так им и надо! - обживало подвал дома.

Если вы еще не встречали Фриду, то и не знаете, конечно, какая она.

Я-то знаю ее уже сто лет. Тогда, сто лет назад, у нее были длинные каштановые волосы и глаза цвета неспелого грецкого ореха, детское лицо, маленькие, подвижные руки, негромкий и какой-то заранее уступчивый голос.

Сейчас у Фриды глаза цвета неспелого грецкого ореха, детское лицо и маленькие, подвижные руки, негромкий и такой-же заранее уступчивый голос.

Я бы здесь остановилась, да никто мне не поверит, поэтому ладно: есть и морщинки, и седина, и артритные, усталые руки. Все как у всех.

Но я это всё видеть-не вижу уже через пару минут, потому что этим голосом, этими глазами Фрида меня завораживает и ловит, как чуткий птицелов, в тонкую сеть своего во мне участия. Даже, если вдруг я и увижу этого птицелова в ней, то всё, поздно - пусть даже и сеть, но улетать из ее совсем не хочется.

Поэтому посижу еще за накрытым столом в этом цветочно-орехово- каштановом дворе, с холодным белым вином в руке, буду слушать всех, иногда выпадать из общего и веселого разговора, чтобы про себя в который раз удивиться полному совпадению с каждым, кто сидит рядом или напротив.

А ведь только с Фридой и ее мужем, назовём его господин Д. мы из одного времени, одной музыки, одних фильмов, одной моды и одной, теперь исчезнувшей, страны.

А со всеми другими - нет.

Кстати, этот господин Д. как раз и сидит напротив. У него лицо японского божка, это я еще сто лет назад заметила. Он считает женщин слабыми и не очень умными, и все время пытается их хоть как-то изменить и выровнять, сделать послушными, удобными и покладистыми. Я думаю, с таким лицом он и должен этого хотеть.

Я мысленно примеряю на него замысловатые самурайские прически и черно-золотые, с разными гербами, кимоно. Даю ему в руки длинный, настоящий самурайский меч тати.

Но с мечом получилась осечка: то ли он оказался очень длинным, то ли у господина Д. слишком добродушное и хитроватое лицо. А надо бы - такое свирепое. Ну, ладно, думаю, кимоно и прическу для придания большей привлекательности и как бы достоверности образа я на время оставлю, а меч вот придется убрать.

Пусть будет самурай на отдыхе.

Хотя ему дел всегда хватает: сейчас на нем дом в три этажа и, я помню! - 46 окон. Это его собственноручно и самодельно выстроенная крепость для большой семьи. Это - раз.

В доме три абсолютно разные по характеру женщины.

Фрида со всеми ее, как он считает заморочками, которые ему кажутся нелепыми или даже дурацкими. Поэтому он все время над ней подтрунивает, подшучивает, посмеивается, не всегда оценивая ее сопротивление.

Мне кажется, что Фридино сопротивление, это такое сопротивление воды...

Дочка, про ее заморочки сказать мне как-то нечего. Но у нее такие же волосы и глаза, как у той, совсем молодой Фриды, мне этого пока достаточно.

Внучка, студентка, спортсменка и умница с тонкой внешностью брюлловской амазонки. Хотя она, наверное, еще не осознавая всей своей привлекательности, вздыхает, что у нее нет таких блестящих темных глаз, кудрей и нежного румянца, какие достались ее младшему брату.

Это - два

Потом сад-огород, заготовки там разные. От варенья до вина. Да и вообще, я это знаю, без господина Д. не было бы ни дома большого, ни стола хлебосольного.

Да-да, это всё он, это всё к нему, он всё устроит, организует, поможет, исправит, наладит, и под конец накроет стол, за которым будет хорошо и уютно.

Это - три.

Но все это он делает, я думаю, только из-за Фриды.

Для Фриды.

Потому что у него есть Фрида.

За лицом добродушного японского божка у него есть и другое.

Сто лет назад оно было, как последнее лицо молодого Вертера: отчаянное и раненое, потому что Фрида вдруг передумала выходить за него замуж. А он тогда даже не представлял себе жизни без нее.

Я вижу, как много в доме Фриды.

В нем ее книги, ее веселые и забавные игрушки, которые она делает сама, ее корзинка с клубками цветной шерсти, выбранные ею картины, полное совпадение с ней мягкого света и цвета в интеръерах комнат - все забываю спросить, сколько же их в доме?

Ей здесь уютно, но она может легко и вдруг уехать и улететь, а потом часами ходить по разным городам в разных странах, где она без труда совпадает с новой для неё архитектурой или пейзажем.

Меня в который раз удивляет её какой-то детский, необидчивый и отходчивый характер, что делает ее трогательной, но одновременно и уязвимой, непрочной.

И думаю, как это возможно, что при ее вечном желании уклониться от конфликтов, она терпеливо разбирает тупики сложных житейских проблем у родственников, детей, внуков или их общих с господином Д. друзей.

А вот прямо сейчас мне нравится ее тихое присутствие за шумным, говорящим хором столом, где она со всеми и сразу же сама по себе.

Я перевожу взгляд с господина Д., сидящего напротив, на водопад бело-голубой глицинии, заполнившей почти весь двор: сквозь густую листву местами проступает солнце. Потом снова смотрю на господина Д.

Его лицо все время меняется от игры тени и света, и я вдруг, на короткое мгновение, снова вижу в нем того давнего, молодого Вертера, когда он смотрит на Фриду.

А потом снова - слегка уже постаревшего японского самурая, когда он смотрит на меня.